Эчмиадзин в августе 1915 года

Эчмиадзин в августе 1915 года Было лето 1915 г., самое тяжелое, судьбоносное время для армянского народа. В Эчмиадзин спешили последние осколки, щепки чудом спасшегося от резни и погромов армянского населения Алашкерта, Эрзрума, Муша и Вана. Беженцы из Западной Армении заполнили всю Араратскую долину. Ощущалась самая насущная необходимость в деловых, энергичных, самоотверженных и преданных деятелях. НЕ БЫЛО ГОСУДАРСТВА, БЫЛО ТОЛЬКО НАЦИОНАЛЬНОЕ БЮРО, которое не имело возможности противостоять страшному бедствию ни финансовыми средствами, ни человеческими ресурсами. С бедствием такого масштаба было бы трудно справиться даже правительствам многих развитых стран того времени. Члены Бюро делали все, что было в их силах. Но при этом историк Лео был совершенно прав, когда утверждал, что из членов Бюро в этот период только Ованес Туманян доводил себя до полного изнеможения. ...По дороге в Эчмиадзин, несмотря на темное вечернее время, Туманян заметил, что часть беженцев спала, другая часть сгрудилась вокруг огня; одни молчали, другие стонали от боли и страданий или плакали. При этом все спрашивали дорогу в Эчмиадзин: "Как пройти в Эчмиадзин?" Им отвечали церковные колокола, звон которых напоминал о масштабном, всеобъемлющем горе и бедствии. "Никогда еще колокола Эчмиадзина не звонили столь печально… - куда, до каких пределов доходят эти стенания и стоны?", - писал поэт. Утром 30 июля поэт увидел, что из-за огромного скопления беженцев в Эчмиадзине яблоку негде упасть. Он увидел матерей, державших на коленях мертвых детей; какого-то человека, который избивал свою жену за то, что не уследила за детьми и они потерялись; видел детей, которые рассказывали, как турки и курды зверски убивали их родителей. В тот день поэт сделал в своей записной книжке следующую пометку: "Нет воды. Шатахский ребенок и семья. Эчмиадзин переполнен". Добравшись до монастырского двора, поэт видит неописуемые и несказанные страдания, ужасы и кошмары, трагические в своей безысходности, продолжавшиеся в Эчмиадзине сцены ада; голод, страшная летняя жара, долгая, бесконечная дорога просто вымотали, изнурили несчастных скитальцев-беженцев, среди которых писатель замечает и выделяет "интеллигентные лица… измученные, усталые, молчаливые… Старики… Женщины… Грудные дети". Ситуация была совершенно необычной и беспрецедентной для всех, масштабы бедствия – неохватными и необозримыми, а реальных помощников – очень и очень мало. Акоп Сарикян утверждает, что, вспоминая проведенные в Эчмиадзине месяцы, Туманян с ужасом и каким-то особенным возмущением говорил о невыносимо тяжелом положении беженцев… особенно в Вагаршапате. Его чувствительная душа во всю свою мощь восставала против того непростительного равнодушия, свидетелем которого он был в Эчмиадзине. "БОЛЕЕ ТЯЖЕЛОГО, БОЛЕЕ СКОРБНОГО ПОЛОЖЕНИЯ, ЧЕМ ТО, ЧТО Я УВИДЕЛ В ЭЧМИАДЗИНЕ, ты не можешь себе представить, - говорил он мне. – Многотысячный народ: старики, женщины, дети – нагие, голодные, больные, заполнили Вагаршапат и окрестные села. С